1. Михаил, в одном из своих интервью Вы произнесли такую удивительную фразу: «Русский мир существует и он огромен». Каковы, на Ваш взгляд, границы этого русского мира, и возможно ли его сохранить?
Конечно, огромен. Он огромен и в пространстве и во времени. И в своей неделимости. И огромен в душах людей, которые им живут, ему служат. Мне кажется, вот эта последняя огромность даже важней – она залог того, что ту огромность можно сохранить, отстоять. А просто «возможно ли сохранить» – вопрос так не ставиться. Вот, допустим, задача: «удержать эту высоту». И никто не рассуждает, «возможно ли удержать», «невозможно». Просто берут и костьми ложатся.
Русский мир он многослоен. В пространственном плане границы Русского мира от Океана до Океана. Это абсолютно материальное реальное пространство. Непостижимое, требующее от каждого из нас осмысления. Этому можно жизнь посвятить. И ничего не понять. Я думаю, жители Греции не представляют, что такое просторы Эвенкии, Таймыра, Якутии. Что такое проехать на машине от Красноярска до Владивостока или обратно. И что такое такие миры, как Байкал, Бурятия, Читинская область, Амурская область. Что вообще такое отрезок федеральной трассы Чита-Хабаровск М-58 длиной 2200 км. Что такое Сахалин. Или Горный Алтай. Или Енисей длиной почти 4 тысячи километров. Или охотская тайга – где и горы, и реки и океан рядом. Это абсолютно фантастические оковалки земной плоти, и осознать их, пропустить через душу, ощутить свою причастность – дело почти непосильное.
Но пока мы ни слова не сказали о людях, здесь живущих. А это самое главное. Какие они? О чём они думают? Чем живут? Почему они русские. И как может быть: вот Приморье, Хасанский район. Сопки Маньчжурии. Своеобразнейший облик. Леопардовые земли… И вот граница – дальше Корея. И при полном единообразии природы – граница цивилизаций.
А история освоения этих земель… Люди, открывавших их… Причём не как англо-саксы, которые в крови утопили коренные народы. Не как завоеватели, а как первопроходцы. И какие отношения сложились между русскими и коренным населением, как дивились наши предки на эти народы, их опыт, культуру, как искренне приобщались к таёжной жизни, обменивались опытом. Мне скажут: а как же спаивание коренных народов? А я отвечу: коренные народы подкосила ни злая воля русских, а сам по себе контакт с цивилизацией, к которому они оказались не готовы, просто в данном случае эту цивилизацию представляли славяне. Тем более, что с таким же успехом можно сказать, что русских тоже споили.
Лично для меня Русский мир — это те люди, которые кладут жизнь на то, чтобы сделать эту землю лучше, это подвижники, которые делают дело по велению сердца, для которых смысл жизни – служение Отечеству. Насколько удивителен мир Енисея, Байкала, Горного Алтая — настолько удивительны люди, выразители и хранители этих мест. Вместе они создают полотно, пока ещё тонкое, но уже имеющее силу. Причём это могут быть люди совершенно разные, работающие на земле и с землёй, священники, музыканты, учителя, писатели, художники, издатели, музейщики.
2. Фильм «Замороженное время», написанный по вашему сценарию, перекликается с «Зеркалом» Андрея Тарковского, тем более, что оба фильма посвящены одному и тому же лицу – вашей бабушке и матери Андрея Тарковского, Марии Ивановне Вишняковой. В «Зеркале» прослеживается мысль о трагическом отсутствии времени, о нехватке времени на размышления. О том, что все беды от того, что всем некогда, все спешат, что «мы природе, что в нас не верим», от «вялости слов». Каковы ваши отношения со Временем? В тайге оно течет по-иному? Отношения между людьми в тайге определяются иными параметрами?
О бабушке я не мог не сказать, потому что с ней прошло моё детство и всем, что у меня есть, я обязан ей. И Енисеем в том числе. Это она отправила меня сюда, потому что мечту эту именно бабушка во мне поселила. Она и дядю сюда выпнула в геологическую экспедицию, когда ей показалось, что он попал под «дурное влияние улицы». Это она открыла мне три двери: в русскую природу, русскую литературу и в православный храм. Поэтому когда натолкнулся на интервью Андрея Тарковского, то поразился словам: «Всем, что у меня есть – я обязан матери. Ощущение абсолютно совпадающее с моим. И это об одном человеке!
А время к сожалению хоть где быстротечно. Ощущение зимы, замороженности пространства и времени, как попытка продлить жизнь — конечно образ сильный, но напрасный. Зимой на Руси действительно кажется, что время замедляет свой бег и это даёт нужную писателю прочность существования, ощущение запаса времени для работы. Потому что погибель и для души, и дела — суета, паника.
В тайге меньше лишнего, хотя можно и возразить – больше бытовых забот. И за каждое дело, достижение – неумолимый расчет временем. Плата. Хочешь дом — отвали месяц (два, три) стройки. Как лопатой куб снега… Хочешь поездку в удивительное место – отвали куб, хочешь книгу написать – отвали. (Здесь снега сумасшедшие, и ближе к весне на крышах охотничьих избушек огромный слой снега. Чтобы выдержала крыша – его желательно скинуть, тем более во время оттепелей он ещё потяжелеет, набрав влаги. И вот стоишь морозным деньком на снежной шапке и отваливаешь лопатой скрипучие кубы, оковалки синего снега. Вот откуда этот образ).
Когда бытие разнообразное и насыщенное — время будто удлинняется. Допустим ты встал ранним утром и проехал пол-Байкала и Бурятию. С заездом в Улан-Удэ. Еще и повстречался с людьми интереснейшими. Такой день длиннющий равен месяцу, проведённому в пансионате или не дай Господи в больнице. Там где распорядок и все дни сливаются в один.
Насчет нехватки времени на размышления – мне кажется всё в нашей воле. При том разнообразии образов жизни, существующих на земле – вполне можешь выбрать то, что считаешь главным. Но придётся чем-то пожертвовать. В этом смысле в деревне действительно намного лучше.
А бабушки для русских мальчиков вообще тема особая. Тем более не у всех и деды с войны вернулись. У Астафьева есть прекрасная (эталонная даже) книга «Последний поклон». Прочитайте её и вы всё поймёте. После фильма, посвящённого бабушке Марии Ивановне Вишняковой, я испытал горькое чувство вины, несправедливости по отношению к другой свой бабушке. Её звали Мария Макаровна, и была она крестьянкой из Тамбовской губернии. Я её знал плохо, мы с ней не жили, но она меня очень любила, вот эта вот какая-то мною её недолюбленность, недооцененность обострилась именно во время работы над фильмом. Бабушка же Мария Ивановна была из мелкопоместных, но старинных дворян. С Марией Макаровной они не очень ладили, и мне всегда чудилась в этом некая сословная рознь, некое наследие, хотя на самом деле больше было человеческого. Но тем не менее невольно образ этой розни меня тревожит, потому что каждая трещина в Русском мире – как нож в спину. Особенно нынче.
3. Мы с вами – люди, которые прошли «земную жизнь до середины»: четверть нашей сознательной жизни осталась в стране, которой уже нет, а четверть развивается в новом мире. Как Вы пережили этот перелом? Что Вы оставили в старой жизни – к несчастью и к счастью, и с чем вынуждены жить в новой – опять же, к счастью или к несчастью?
Перелом этот я не пережил. С каждым днём возвращаюсь в него и переживаю всё сильнее. Пытаюсь осознать. И всё больше завязаю в нём, будто можно еще что-то исправить. Оградить Россию от того предательства, от нашей слепоты и от холодного и циничного расчёта Америки, которая работала планомерна, выискивая предателей и не жалея никаких денег на разрушение нашей страны. Удивительно только что теперь, когда всё расставлено на свои места, некоторые люди в России, не понимают что произошло и продолжают предавать Отечество. Клеветать на неё позор всему «цивилизованному миру». К счастью их не так много.
В старой жизни что осталось? Да не знаю… Всё что там было, то и осталось. Осталось недоразгаданность наверное того, что казалось вечным. И боль от того, что был шанс другого варианта развития событий. А вообще, что касается личного, какого-то внутреннего хода своей жизни, ощущения себя и мира… ну навроде детства, юности – они как-то настолько монолитны, сильны сами по себе, что их не перерубишь сменой политической системы. Вот иногда думаешь, глядя на предков недавних – да как они выдержали? Да так вот и выдержали за счет этой живительной силы существования, чуда жизни, сидящего в каждом человеке.
4. В одном из своих интервью Вы сказали, что пытаетесь найти в литературе новую ноту, без которой «не двинешься вперед»? Что это за нота?
Речь шла не о какой-то конкретной и единственной ноте, а вообще о необходимости всякой раз новой ноты, без которой не начнешь страницы, книги. Не сдвинешься с места. В книге «Тойота-Креста» эта была нота таинственности жизни, какой-то ошарашивающей тайны, когда эту жизнь за одно место тронь и отзовется за горизонтом. Гулко и трепетно. Секрет в том, что пресловутая эта нота напрямую связана с главной движущей силой произведения – с состоянием души героя. Как только оно найдено – пошло движение. Раньше я, правда, думал, да и вообще считается, что всё начинается с особой фразы. Но если это и так, то на самом деле эта фраза выражает как раз всё ту же ноту.
Сейчас я вроде бы нащупал её, начав ноавй рассказ, но так и не могу сформулировать, описать. Может быть это даже не нота, а какой-то новый подход, более что ли широкий и глубокий, не знаю. Рано говорить.
5. Что, на Ваш взгляд, означает сегодня быть русским писателем? Какие у него сегодня задачи? Всегда ли речь идет о писателе-почвеннике?
Мне кажется что у русского писателя во все времена одна задача. Быть и летописцем, и защитником, и плакальщиком, и воином, и хранителем.
А сейчас? Сейчас наверно воином и хранителем. Защитником Русского мира. Всеми силами художественного слова бороться за каждую душу. Уже давно идёт война за души-то. Паисий Святогорец писал: «В прежние времена начиналась война, и человек шёл сражаться с врагом, защищая своё Отече¬ство, свой народ. Сейчас мы вступаем в сражение не ради защиты Отечества. Мы идем в бой не для того, чтобы воспрепятствовать варварам сжечь наши дома, надругаться над нашей сестрой и нас обесчестить. Мы ведем войну не за национальные интересы и не за какую-то идеологию. Сей¬час мы сражаемся либо на стороне Христа, либо на стороне диявола». На определённом этапе, поняв, что нас трудно победить оружием, наши враги объявили нам тихую идеологическую войну и она оказалась эффективной. За послеперестроечные годы , когда была отменена в стране идеология, огромная работа проведена по разрушению наших фундаментальных основ. И это продолжается – разрушение системы образования, семьи, насаждение культа животных удовольствий, материализма, наживы, виртуальной реальности и прочего.
Хотя в каком-то смысле слова Паисия и не настолько актуальны нынче – угроза со стороны Америки для наших домов вполне реальна.
Насчёт почвенников… Ну мне кажется, что почвенность это все-таки основа. Она не обязательно связана с образом жизни героя. То есть чтобы вывести образ патриота, не обязательно делать героя крестьянином, комбайнёром или руководителем зернового хозяйства. Но если глобально – то конечно под русскостью подразумевается связь с родной землёй, то есть как раз с почвой.
6. Вы могли бы назвать имена современных, ныне живущих писателей, которых Вы считаете «русскими»?
Да конечно. Их много. На вскидку. Поэт Николай Зиновьев. Прозаики Анатолий Байбородин, Александр Новосельцев, Николай Александров. Василий Авченко. Это первые имена, что пришли на ум. Их значительно больше. Есть ещё мой односельчанин Геннадий Викторович Соловьёв, замечательный охотник-промысловик, главный герой одного из наших фильмов. Он вдруг взял и начал писать прекрасные рассказы. О таёжном промысле. Им позавидует любой начинающий писатель – настолько в них присутствует всё, что нужно: и знание своего дела, и чувство языка и умение строить повествование. И есть вещи, которые никогда не придумаешь – а именно им читатель и верит. Например, когда охотник проверяет ловушки он умаляет судьбу: «Пусть побольше попадёт соболей!». А когда вдруг он видит, что к его ловушкам устремился след лисы или росомахи (есть такой неистовый хищник) – то он умоляет: «Лишь бы ничего не попало!». Потому что росомаха всё сожрёт. Такое не придумаешь!
7. Вы сказали, что у русского писателя «тоска по русскому укладу преемственна». А по какому укладу тоскуете Вы?
Вы хотите, чтобы я нарисовал некий образ идеальной деревни или города? В укладе главное духовная основа. Мне дороги образы некоторых старообрядцев. В их семьях сохранены важнейшие основы. Мужчины у них по-настоящему главы семьи. Именно не только по хозяйственной части, как более сильные физически. А в плане духовного лидерства. У нас часто воцерковлены женщины, а мужики стесняются, считают может быть это какой-то слабостью. А у старообрядцев действительно мужчины во главе духовной жизни. Да и сам уклад насквозь русский по форме, понятно, что это восхищает, а писателей и художников особенно. Или казачьи музыкальные коллективы, где тоже — и само ремесло старинное, и вера православная. В общем можно сформулировать так: когда полнота составляющих. Без перекоса и перевеса. И традиционная деятельность, связь с историей, и гражданская позиция, и семейность, и православная вера. И где всё по правде и без маскарада.
8. Какие люди населяют сегодня Сибирь? Являются ли они для Вас образцом мужественности, достойным подражания? Вы говорили о постепенном убывании в людях волевого начала…Как Вы думаете, этот процесс обратим? Характерен ли он для мира вообще?
Сибирь огромна. В ней много различный национальностей. Как за всех скажешь? Вообще убывание волевого начала – это тенденция, пришедшая с Запада. Она характерна для молодёжи больших городов. Действительно, и в Сибири это явление есть в городах, но думаю, не в такой степени как в Москве. По-моему все-таки люди здесь активные, где-то грубоватые, где-то простоватые, где-то хваткие. Но они мужики. И это уже начинаешь ценить по-особому. Вообще, таких много и даже иногда думаешь, может как-то стоит и поспокойней быть? А то прут в тайгу – на машинах, на лодках, вездеходах, шарятся где ни попадя, чем глуше и трудней – тем ненасытней… Так и приходит мысль – а останутся ли нетронутые уголки? Со зверем, да с рыбой… Так что с волевым началом здесь всё в порядке по-моему.
9. Возможно ли, на Ваш взгляд, обойтись без конфликта «прогресса-традиции» или он неизбежен? Возможно ли (в Сибири, к примеру) сосуществование, так называемых, благ цивилизации, удобств с сохранением традиций, таежного уклада? Или это взаимоисключающие понятия? И прогресс – это могильщик традиции? Возможно ли, чтобы новые технологии, удобства не «развратили» бы мужчину, не превратили бы его в «кисель»? Ведь эта дилемма решалась успешно в советских фантастических романах Беляева?
От конфликта никуда не деться. Дело извечное. Город и деревня. Патриархальное и индустриальное. Необходимость сильной промышленности, энергетической и военной мощи державы. Гидростанции и затопление деревень. И тоска по уходящему. И поиск компромисса. Мне кажется, здесь важно как именно, насколько с любовью к своему народу и своей земле разрешаются эти конфликты.
Тема «прогресс-традиция» миллион раз уже обсуждалась, понятно что вопрос это философский и грубо говоря: нет на него ответа.
По тайге. По уходящему. Прекрасные предметы таёжной культуры, изготовленные из кожи, меха, бересты, дерева. Они необыкновенно красивы, за ними стоят десятки поколений, стоят знания природы немыслимые. Но: по сравнению с кожаным броднем (такая осенне-зимняя обувь) резиновая современная обувь:
1. Долговечней
2. Не скользит
3. Не промокает
4. Не требует ухода.
5. Не требует усилий и времени на изготовление.
А жизнь одна у охотника. И при его образе жизни – его дух так же крепок, будь у него на ногах «хоть чо». Дело не в сапогах. Пусть он едет на самом современном снегоходе, обдирает соболей ни при керосиновой лампе, а при генераторе, и у него на лбу налобный светодиодный фонарь – он остаётся точно таким же нормальным русским мужиком. Просто в его мир добавилась куча новых железяк и штуковин. Да. Он лыжи в магазине купил. А не сам сделал. Вопрос в другом – в сэкономленное от изготовления лыж время что он творил? Валялся у телевизора или водку глушил, или общался с близкими и книжку читал. Или новую баню рубил.
10. Ваши рассказы, романы – мужские, они о мужчинах, для мужчин. Какую роль играет в них женщина? Какую роль играет женщина в Вашей жизни?
Жалко, если только для мужиков-то… Я надеялся на большее. А вот «Тойота-креста», кстати, нравится многим женщинам. Вот так-то! Хе-хе… Что сказать о женских образах – наверное тётя Надя из «Ледохода» и «Тани» — самое дорогое. И Маша из «Тойоты-Кресты». Но вообще насколько они удались — читателю судить.
Женщина… С юности казалось, что это крайне важная… субстанция. Одно время я даже преувеличивал её значимость. Мне думалось, что это цель жизни. Но если честно-то, действительно женщина великая часть жизни. Мать. Хранительница. Поддержка. Красота. Труженица в самом непосильном — в поддержании жизни ежесекундном. Вот мне проще сруб срубить, чем каждый день всё на место класть. И посуду мыть. А сколько женщина всего помнить должна… Тут и объяснять нечего. Так мир устроен, что без женщины полужизнь.
Хотя монахи живут…
11. Мир Сибири, тайги – абсолютно чужд греческому читателю (впрочем, как и мир австралийских аборигенов или африканских папуасов). Вы бы хотели, чтобы Ваши книги читались за рубежом? В Греции, к примеру? Или они обращены исключительно к русскому читателю? Если нет, то что бы Вы хотели, чтобы иностранный читатель почерпнул из ваших книг?
Ну вот – сравнили с папуасами! У нас папуасами дразнят всяких совсем дикарей. Ну ладно. Это я так.
Мне казалось всегда, да и сейчас кажется: достаточно, что тебя знают в России. И что, чем роднее ты для своих, тем трудней для дальних. Тем более что перевести мои книги трудно, поскольку многое на языке построено. На оттенках. Вот как перевести на греческий: «Поеду на виску: там у меня на животь мордочки стоят»? Эту фразу на московский-то с трудом переведёшь. Словарей таких нет. Фраза означает: «Поеду на протоку. Там у меня на животку стоят ловушки». Животка – это наживка, живые рыбки, на которых ловят налимов. Или вот слово «повешать». Какая вроде разница между «повесить» и «повешать»? А «повешать» это сибирское, в нём столько духа, мира огромного… Оно как пароль, как код. Как это перевести?
У меня всегда вызывали подозрения современные русскоязычные книжки, наскоро и без языка вовсе будто написанные. Как готовый подстрочник. Уже косятся на заграницу. Уже как налим из ведра туда перевесились. Только переведите нас!
А потом как-то Захар Прилепин на фестивале в Новосибирске высказал мысль, с которой нельзя не согласиться:
«Когда твои книги переводят, это работает на Россию. На её образ». Потому что часто за границей нашу страну представляют писатели, имеющие к ней слабое отношение. Которых и здесь-то никто не читает. Из нормальных людей. И не знает. А они и шастают туда всё время. Даже сформирован целый список «экспортных» русских писателей. Типа Пелевина или того краше — Сорокина.
Это как судить о Родине по фильмам Кончаловского и Звягинцева, где одно враньё и полное незнание России. Поэтому задача писателя – чтобы образ России дошел до зарубежного писателя. Тем более для Греческого: мне кажется, что наши страны очень многое связывает. Особенно это чувствуешь, когда изучаешь церковные службы.
Думаю, конечно «найдёт, что найти» зарубежный читатель и в моих рассказах. Что же он, сухарь какой чёрствый? Не почувствует красоту наших просторов зимних, огромность души, необходимую, чтоб им подстать быть? А просто окунуться в жизнь промысловика? Полную героического потного труда, немыслимой красы природы и внутреннего лада небывалого. Или будни перегонщика японских автомобилей, преодолевающего в сутки по полторы тысячи вёрст горного безлюдья? Или парадоксальное явление русского правого руля, которое как нельзя соответствует двуглавости русской жизни. Державной распростёртости на Запад и Восток. Или спора Москвы и русской провинции.
Вот в довершенье разговора и в догонку к вопросу о женских образах: рассказ «Ледоход» вошел в антологию мировой литературы 2015 года. Под названием «Iceflow».
12. Особую роль в ваших книгах играет Божий Промысел. У русских писателей были сложные отношения с Богом, еще сложнее – с Церковью. Каковы Ваши отношения?
Мне кажется, что у русских писателей главных как раз всё было очень правильно с Богом. С Богом было. Сложно наверно у Толстого. А у Достоевского было всё очень ясно. Настолько ясно, что сами священнослужители говорят о том, что это великий православный художник, что его произведения расширяют границы литературы и поднимают её до богословия, до религиозной философии. Вообще главная сила литературы – её религиозность. Литература это помощница веры, она посредница между верой и миром.
С Церковью у людей отношения бывают сложнее, чем с отвлечённой что ли верой. Это оттого лишь, что многие забывают, что Церковь состоит из людей и требуют от её служителей невозможного. Они же не требуют невозможного например от воспитателей детского сада или школьных учителей.
Мне кажется, что претензии к Церкви – это такая изощренная разновидность искушения. Когда вместо того, чтобы обратиться к себе, к своим слабостям, начинают требовать совершенства с других. Это как в Храме — вместо того, чтобы сосредоточиться на молитве, смотреть по сторонам, наблюдать за поведением прихожан или священнослужителей, оценивать их, искать изъяны. Вот, батюшка не так сказал, недостаточно внимательно выслушал, вот старушка меня толкнула в бок. А ты, голубчик, зачем в церковь-то пришёл? Подсматривать и судить? Или всё-таки зачем-то другим? Или ещё более яркий пример: вот оказывается батюшка «формально исповедь принял». И забываешь гораздо более главное: что это как раз ты сам недостаточно честно исповедовался, что-то недосказал и утаил.
Мне вопрос: а что же это? Раз так – то и тогда чиновника судить нельзя? Или главу какого-нибудь? А вот тут и не так. Как же это его нельзя судить, если он самый враг Отечества? Разница великая, поскольку священнослужитель для верующего — посредник между ним и Господом Богом, и судить его – это прерогатива Богова, а никак не твоя. Правда, если глубже копнуть, то и чудить чиновника не стоит, а вот противостоять делом, да защитить дорогое — пожалуйста! А пересуды эти, умствования – какой от них толк?
А мои личные отношения… Конечно, слаб, грешен. Но карабкаюсь. Как могу. И верую…
